Представьте на миг, что вы сами и есть открытие. Вы в центре внимания, вам предлагают проекты и миссии, деньги и славу здесь и сейчас. Вы на пороге мирового успеха. Помедлите минутку. Насладитесь этим моментом. А теперь – завершающий штрих: ваш дар хрупок, ненадежен и не прощает ошибок – это редкий оперный голос. И в тот момент, когда вам хочется лететь к успеху без оглядки, вы должны идти осторожными, маленькими шагами, как будто несете на голове драгоценную вазу, от сохранности которой зависит ваша жизнь. Когда мы, редакция журнала The World, просили Арсения Яковлева рассказать о том, каково это быть человеком-открытием, то были почти уверены в отказе. Слишком уж это рискованная и очень личная тема.

В детстве мне совсем не хотелось петь или выступать на сцене. Больше всего я мечтал стать футболистом. Разумеется, я рос в окружении музыки, слушал оперу дома вместе с родителями, ходил к папе на концерты (отец Арсения, Аркадий Яковлев – оперный певец, был ведущим солистом Большого театра прим. ред.) Родители говорят, что в младенчестве я лучше всего засыпал под арию Калафа в исполнении Франко Корелли.

Мне кажется, что и сейчас я еще не до конца принял роль певца, потому что у меня было много перспектив и задатков, и спортивные успехи, и языки мне давались хорошо. Немецким я занимался с шести лет, окончил немецкую гимназию, занимал призовые места на олимпиадах. Практически, за что бы я ни брался в школьные времена, все начинало получаться. И если говорить честно, то пойти учиться в консерваторию, для меня был путь наименьшего сопротивления. Чтобы поступать куда-то еще, в МГИМО или в МГУ, нужно было сидеть над учебниками, а тогда меня это не интересовало. Проще пойти и спеть, потому что я чувствовал себя готовым к этому. Я легко мог представить себя на сцене, но это не было той мечтой, за которую хочется бороться, когда живешь только этим и готов ради этого на все.

Не могу сказать, что я мечтаю о какой-то невероятной славе. Конечно, приятно быть знаменитым, и я уверен, что любой исполнитель этого хочет. Но стоять на сцене под светом софитов и чтобы на тебя все смотрели – это совершенно точно не моя мечта. Мне непросто дается каждый выход на сцену. Это абсолютное одиночество и ответственность. Ты в центре внимания, и люди ждут от тебя чего-то красивого, может быть, даже совершенного. На тебя смотрят сотни глаз, но я чувствую себя одиноким, и это не зависит от количества людей вокруг. Это и в жизни так.

Хочется найти какую-то гармонию, какое-то равновесие, чтобы петь и чувствовать не только ответственность, но и удовольствие. Иногда это случается, хотя и крайне редко, поешь что-нибудь на сцене – арию, романс, песню – и вдруг на мгновение, на несколько секунд возникает ощущение счастья, экстаз. Потом можно лелеять это воспоминание, возвращаться к нему, но задержаться в этом состоянии счастья надолго у меня не получается. В остальном оперное пение – это колоссальный физический труд, и нервное напряжение, и огромные психологические нагрузки. Это сложная работа.

Такой голос как у меня – драматический тенор – обычно формируется довольно поздно, к тридцати годам, а у меня он появился практически сразу, и в этом есть определенная опасность, ведь кажется, что я могу петь все партии для драматического тенора, а на самом деле у меня еще нет выносливости и опыта для больших ролей.

Драматический тенор вообще редкость, особенно в наше время, и запрос на таких исполнителей, соответственно, огромный. Партия Германа, или партия Отелло, или Каварадосси, Хозе из «Кармен», Андре Шенье – эти партии написаны для драматических теноров, «лирикам», исполнителям лемешевского формата их противопоказано петь. А мой голос уже сейчас заложен как драматический, и в этом заключается искушение – меня зовут, меня хотят, предлагают большие, значительные роли, мне удобно это петь… Но такая нагрузка – это риск потерять голос, а для певца – это самое страшное, что может произойти.

Голос – хрупкий инструмент. Это в гитаре можно подтянуть струны – и все в порядке. По сути, ты не знаешь, что там у тебя: голосовые связки невозможно потрогать, изучить, точно определить, какую нагрузку они выдержат. Можно опираться только на собственные ощущения, а ты еще только познаешь свои возможности. В каком-то смысле голос – это лишь твои ощущения и твое умение им владеть – все это приходит с опытом и только с опытом.

Мне повезло, потому что я осведомлен о рисках и мне есть с кем посоветоваться. Огромное количество печальных историй о том, как приезжают из глубинки люди с фантастическими голосами, их тут же начинают рвать на части агенты, предлагать главные роли, красивые партии – и ребята теряют голоса.

Я уже несколько лет работаю с агентом Аланом Грином из агентства Zemsky/Green. Он как раз учитывает сложность ситуации – необычное сочетание молодого возраста и «взрослого» голоса – и старается найти для меня подходящие роли, где материал интересный, значимый, но небольшой по объему. В ближайшее время я лечу на Майорку, там буду петь партию Макдуфа из оперы «Макбет», а ближе к лету будет Париж. Opéra Bastille, большой серьезный театр, партия Ленского.

Но самое невероятное, что мне удалось спеть партию Германа из «Пиковой дамы». Все, кто занимается вокалом, знают, что Германа нельзя трогать до тридцати пяти лет. Я спел эту партию в двадцать два года, правда, не на сцене. Это вообще удивительная история. Все началось с того, что я отрепетировал ариозо Германа, оно написано довольно лирично, его можно исполнить достаточно мягко, без большого надрыва. Ариозо вошло в мой репертуар, я пел его в концертах, и как-то Дмитрий Юрьевич Вдовин меня спросил, не хочу ли я записать партию Германа в студии. Я согласился, потому что запись в студии это не спектакль, где ты должен отработать три часа от звонка до звонка, там можно делать перерывы, можно писать не в один день. И однажды в театр пришел Павел Семенович Лунгин. Для меня встреча с ним была огромным событием, потому что я обожаю фильм «Остров», смотрел его четыре или пять раз. В тот же день я записал несколько отрывков, которые звучат в фильме «Дама пик», в сценах прослушивания под рояль. Потом я ездил в тон-студию Мосфильма, записывал с оркестром арию «Что наша жизнь? Игра!» В общем, в фильме прозвучало больше половины всей партии Германа, там очень много музыки, хотя это не фильм-опера, а художественный фильм с самостоятельным сюжетом.

В процессе работы я приезжал на съемки, познакомился с актерами – с Иваном Янковским, с Машей Курденевич, с невероятной Ксенией Раппопорт. И понял, что я хочу сняться в кино. Я сейчас даже не могу вспомнить, как я относился к этому раньше. Скорее всего, просто не задумывался об этом.