Со времен наскальной живописи очевидно, что искусство — это одно из универсальных средств коммуникации. С его помощью люди общаются, передают друг другу знания и определенный культурный код. Оказывается, что его прекрасно понимают дети, если знать, как с ними разговаривать и любить их. Кристина Альтман  — продюсер социальных и арт-проектов, основатель бренда международной сети галерей и трижды мама. Дети — ее стихия. И для них в 2019 году она основала Арт-Клуб KidsArtWeekend

Редко кто может любить чужих детей, заниматься ими открыто и честно. Маленькие люди считывают взрослых. Если ты честен с ними, они тебя признают. Считаются с тобой. Если врешь, они это чувствуют. Я люблю детей и искусство, и они это видят и заряжаются энергией, поэтому все получается. Все, кто видит, как мы общаемся, говорят, что это призвание. Сама так считаю с раннего детства, когда мечтала стать учителем начальных классов. Но мама была директором школы, а папа сказал: «Хватит, одного педагога в семье достаточно». Меня отправили в экономический вуз, но сегодня я вернулась к мечте. И помогли мне в этом мои собственные дети. Старшей дочери уже 19 лет. Воспитывая троих детей, я прошла через все, и даже через бабушек, которые не разрешали детям ходить в музей. Они говорили: «Зачем вы годовалого ребенка ведете, он ничего не запомнит». Я отвечала, что мне не надо, чтобы она запоминала, мне надо, чтобы она ходила, чтобы была привычка, насмотренность. Чтобы ребенок видел, привыкал к красоте. В воскресенье выходной, и мы идем в музей — это важно, это ритуал. Когда моя старшая дочь уехала от нас во Францию, она по привычке каждое воскресенье приезжала в Париж из-за города и шла в Национальный центр искусства и культуры Жоржа Помпиду, в Музей д’Орсе, хотя меня не было рядом. Это уже заложено.

Мы учим детей чистить зубы, читать книги. С искусством то же самое. Это не должно быть насильно, это ритуал  — он есть, и все. Мы проходили вместе с детьми всю эту историю: садились на пол, обсуждали картины. Мне не нужно было, чтобы они запоминали художников, мы просто рассуждали. Выкладывала это в соцсети, где меня спрашивали, что я с ними делаю? Почему они читают книги, ходят в музеи и вообще все это делают? Тогда и появились мысли о том, что надо сделать свой проект, потому что я знаю, в какой музей детям пойти и какие книги почитать. Когда у меня возникла такая возможность, я подумала, почему бы не осуществить свою мечту? Останавливал страх белого листа. Но однажды в Израиле ехала в такси, смотрела на море, и вдруг у меня в голове все сложилось. Я быстро взяла телефон и начала записывать: открыть клуб, собрать детей, нужно то-то. Тут же во мне заговорил рекламщик: прежде всего — красивый логотип. Собрала команду — тех, с кем проработала пятнадцать лет. Они меня понимают с полуслова, это тоже очень важно, когда у тебя есть люди, которые с тобой идейно согласны, — ты их заряжаешь энергией проекта. Я идеолог и соведущий-перфекционист. После того как я посмотрела интервью Марины Лошак, в котором директор музея говорила, что она не искусствовед, мой главный комплекс самозванца был убит. И это круто, я, как никто другой, поняла то, что она говорит: «Я могу искусство вертеть, как захочу». Искусствовед так не может. Так вышло, что методику для проекта я собирала двадцать лет по всему миру. Первое условие: ребенок должен себя чувствовать очень комфортно, не зажато. Если оно соблюдено, дети занимаются все два часа и не уходят. Их забирают, выводят, выносят — с 99,9% детей так, я даю гарантию.

Мы сидим или лежим на полу в подушках, у нас нет парт. Мне нравится сидеть на полу, потому что так обстановка становится неформальной, и твои глаза находятся на уровне детских. Второе условие: два часа разбиваются на куски по 30–40 минут — это я подсмотрела у англичан. И в каждой части обязательно дать какую-нибудь историю. Принципа «караван историй» еще никто не отменял. Ты меняешь тему с каждым отрывком. Что такое лекция для современных детей? Это SMS или выносы из статьи для обладателей клипового мышления. Мне приходится объяснять искусствоведам, что не нужно проговаривать занудно даты жизни и смерти — для этого сейчас есть интернет. Нужно дать мало, самое-самое яркое и по делу. Еще я придумала тему конспектов. Есть пять или десять понятий и имен, которые я хотела бы, чтобы ребенок все-таки запомнил на занятии. Например, кубизм и Пикассо. У нас есть наклейки со словами для каждой группы в зависимости от возраста. Мы вырезаем картинки, чтобы работала моторика. И они составляют в тетрадочках конспекты: картинки с названиями. Когда ребенок приходит от меня домой, он открывает эту схему и по ней вспоминает все. У нас есть занятия, где дети могут рассказать о своих проблемах. Мы смотрим фильмы и читаем. Говорим о разном и важном. О буллинге, смерти, отношениях с людьми через искусство, книги и кино. Я детям показала фрагмент фильма «Чучело» — резонанс был невероятным. Уверена, что весь фильм они потом посмотрели сами. Можно называть это литературным классом, но я понимаю формат шире — как дискуссионный клуб. После у нас начинается практический класс. Мне ужасно не хотелось делать советский курс с мольбертом, гуашью в стиле «Мы рисуем». Кружок «Творческие умелые ручки»  — это не ко мне. Если мы делаем, то это должно быть что-то дико прикольное. Когда изучали Гогена, делали из глины его таитянок. Мы и рисуем, но не гуашью — пастелью, маркерами, линерами, тушью, пером, темперой. Мир ушел далеко вперед от гуаши, техник много, и они разные.

Наша цель — сделать так, чтобы фантазия развивалась. В самом конце смотрим видео. Есть группа, в которой детям  4,5–6 лет лет. Когда малыш говорит детским голосом: «Ты что, не знаешь? Это же “Голубые танцовщицы” Дега!» — я думаю, что сделала что-то очень хорошее в этом мире. Им ничего не вдалбливали, но они унесут это с собой и запомнят сами. Когда через мультфильм объясняешь им все про рассвет Моне («Впечатление. Восходящее солнце» — ред.), это, конечно, круто. После всех полученных теоретических знаний мы идем в музей. И это совсем другое дело, потому что иначе смотришь на того же Моне, и даже плохой экскурсовод в музее тебя не пугает. Я категорически против присутствия родителей на занятиях, потому что при них ребенок всегда меняется. Можно зайти, посмотреть и выйти, не более. Иначе дети зажимаются или начинают вести себя вызывающе. В музеи родители ходят сами, отдельно. Я им приглашаю экскурсовода и прошу их не мешать. Для них новые знания детей — своего рода вызов. Дети приходят после занятий и устраивают допрос: чем Моне от Мане отличается. Для себя я обозначила социальную миссию. Очень часто видела родителей, которые привели ребенка в музей. Какой-нибудь воскресный папа или просто познакомить для галочки с искусством. И ребенок мается и думает, что больше никогда и ни за что в жизни не придет сюда. Я хотела изменить в первую очередь именно это. Если родители не любят музеи, то они и не научат этому детей, но могут отдать тем, кто научит. Нам. Мне хотелось показать, что искусство может быть интересным и что это определенный код. Каждый раз, когда приходим с детьми на выставку, я говорю им, что они могут даже не слушать экскурсовода. Их задача — напитаться энергетикой живых работ. Я не могу дать им этого на занятиях, потому что ничего нельзя прочувствовать в электронном виде. Отойти от группы, принюхаться, тайком потрогать — вот что важно во время экскурсии.

Любым музеем можно заинтересовать. «Скоро ничего не будет — только телевидение и радио» — эта мысль из фильма «Москва слезам не верит» ошибочна. Искусство будет всегда, оно просто трансформируется. Но выкинуть историю в наш век означает обречь себя на непонимание современного контента. Иногда лучше идти от обратного: сводить на выставку современного искусства. Дети, кстати, намного лучше его воспринимают: это их, сегодняшнее. А потом, после просмотра, копнешь поглубже, отмотаешь назад, и получается, что нам нужно вернуться в Третьяковскую галерею посмотреть что-то там, чтобы понять, что это за работа и о чем хотел сказать художник. Историю нельзя переписать.

А на вопрос, что самое главное может дать детям учитель, есть только один ответ — любовь. Очень важно оставаться другом для ребенка. Дети — это диалог, не монолог, и я уверена, что один из лучших языков, на котором можно говорить с ними, — это язык искусства. Тот самый, которому я сейчас их учу.